Анна Немцова

Кореспондент журналу Newsweek, видань The Daily Beast, Foreign Policy, військовий журналіст
24 січня 2018

В журналистской профессии важно найти свой собственный голос 

Я с детства помню, что такое цензура, и как от нее страдал папа. Газета «Горьковская правда» цензурировалась. Цензор был прямо в редакции, на двери была табличка «Цензор». Какие-то из его статей уходили в стол, какие-то обрезались. В то время Сахаров сидел в ссылке в Горьком. И тогда же появлялись совершенно свободные знакомые и друзья, один из них был Боря Немцов, которые даже тогда, в советское время, могли говорить о Сахарове, о цензуре, о пропаганде. И вот ощущение того, что «democracy is coming», оно уже было в воздухе. Это были потрясающие времена, когда мы росли. Наше поколение, которое вдохнуло свободу перестройки и 90-х, уже не готово было залезать обратно в клетку и мириться с тем, что кто-то будет форматировать наше сознание. 

Начинала я фиксером для The Washington Post. Это совершенно прекрасная профессия, когда ты находишь историю для иностранного корреспондента и ты – местный человек. Твоя задача – найти историю, провести расследование, пообщаться со всеми. Когда ты уже чувствуешь, что история есть, она сильная и у тебя есть возможность ее спродюсировать, т.е. договориться с людьми посмотреть на нее с разных сторон, ты предлагаешь ее корреспонденту, а корреспондент редактору. Если редактору интересно, мы едем и делаем историю.

Для меня было большим шагом в профессии, когда Newsweek сделал меня
своим корреспондентом в Москве. Я вернулась в Россию из Нью Йорка в
тот момент, когда в Нальчике случился ужасный террористический акт -
местные люди пытались устроить переворот, были захвачены здания. Я
сразу поехала делать репортаж. Надо сказать, что я старалась не останавливаться, даже когда жила в Портленде и в Нью-Йорке -  каждые несколько месяцев возвращалась и работала с The Washington Post на ключевых социальных и политических историях, включая терроризм. Терроризм мы освещали с первых терактов – Пушкинская площадь, Беслан... В Беслане мы были много дней. Это была очень тяжелая история. Начиная с 2005 года, я работала корреспондентом Newsweek и оставалась им 10 лет подряд.

В журналистской профессии ты всегда стремишься к какой-то планке. И эта планка не только в том, как хорошо написан текст, но и в том, насколько глубоко сделан репортаж. Насколько глубоко, как на батискафе, журналист погрузился в историю. Чем был хорош Newsweek - этот журнал давал мне время для репортажа. Он выходил раз в неделю. Я могла взять неделю, две, если это была большая история или обложка. Я помню, обложка о правых радикалах в России – это было шесть месяцев работы. Я встречалась со всеми лидерами, со всеми активистами. Меня возили куда-то в лес, где они тренировались, - практически это уже были милитарные группы. Это был подъем и расцвет, когда на «Русский марш» выходило больше 10 тысяч человек. Или приезд Папы Римского в Украину. Понимаете, это же время, это жизнь. Ты едешь с Папой Римским в Киев, потом во Львов. Тогда это был очень странный приезд, полиция стояла на каждом углу. И я шла в книжный магазин и увидела, как Папа на папамобиле едет по Крещатику, и его никто не встречает, потому что всех напугали, людей просто не было в Киеве. А во Львове его встречало невероятное количество народу, там было настоящее паломничество. Но это все время, капают дни… Тебе не надо в этот же день посылаться. Ты можешь прожить этот день, два. Ты можешь пройти с этими паломниками, увидеть эту молитву.

Сегодня темп истории растет с каждым днем. Ты должен посылаться каждый день. Во время войны здесь на Донбассе мы должны были наблюдать бомбежки, быть с солдатами в окопе в течение дня, видеть весь ужас этой войны, а вечером послать статью. И утром опять садиться в машину и ехать. И так постоянно. И мы при этом не новостное агентство. А ребята из АР или из Reuters– у них все еще серьезнее. Они должны по нескольку раз в день иногда обновлять истории. 

Самые прекрасные люди на свете – военные журналисты. Они живые, у них глаза включенные, они тебя слышат и они много видели. Особенно фотографы. Какие глаза у фотографов! Можно смотреть в эти глаза и видеть все, что эти люди видели в Ираке, в Афганистане, в Йемене. Мы можем долго перечислять - очень много конфликтов в последнее время. Я не знаю, как они все это пропускают через себя. Может, кто-то пьет водку после этого, кто-то курит сигарету, кто-то просто белый стоит какое-то время приходя в себя. Тем не менее они продолжают работать. Может потому, что у них такая ответственность - послаться, сделать материал, фотографии, статью и нигде не сделать ошибки не дай бог, - это и держит их в жестких рамках профессионализма. Без каких-то истерик, без эмоционирования. Может быть, вы нас не так часто читаете, но мы стараемся друг друга читать и стараемся друг другу всегда говорить, что ты сделал круто. И я хочу верить в то, что это сообщество еще больше окрепнет.

Журналист на самом деле пишет историю. Потому что это по нашим статьям потом люди помнят, что же на самом деле было. Они достают статью The Washington Post или The Guardian и видят конкретные дни, конкретное место, сколько, кого, чего было. И что люди говорили по этому поводу. Они разговаривают со свидетелями. Они сами свидетели. И вот это все и есть документы. Документальное кино, статья – это документы, с которыми вы в суд можете пойти. Там конкретные слова конкретных людей, записанные на диктофон или в блокнот. Это, к слову, одинаково важно - с блокнотом тоже можно в суд пойти. На нас колоссальная ответственность. Переврал слово - потом будешь гореть в собственном стыде, и ничего страшнее нет. Нет, простите меня, есть еще кое-что страшнее – когда ты навредил жизни своего героя. Вот это абсолютный ад для журналиста. Если не дай бог твоя статья, твой документальный фильм или видеосюжет каким-то образом испортил жизнь человеку, это на самом деле страшно. 

Сегодня я фокусируюсь на тенденциях, которые происходят в Восточной Европе и на постсоветском пространстве. Пропаганда, фейк ньюс, миграция, ненависть к мигрантам, правые движения – все это тенденциозно происходит в разных странах. За этот год я проехала Балканы, Прагу, Будапешт, Прибалтику - примерно одни и те же истории. Любой конфликт можно организовать, нажимая на болезненные точки в обществе, и радикализовать это общество, если кому-то этого хочется. Мы приезжаем уже на кризис, документируем, когда уже беда, когда все расшатано, все разваливается, люди страдают и плачут.

Stay on story, «оставайся на истории» - этому учили меня мои учителя. Один из них - Юрий Козырев, фотограф, многократный призер World Press Photo, который в свое время оставил работу в LA Times, чтобы остаться на истории. Новости, может быть, уже отошли от этой истории, но ты на ней остаешься. Например, ЛГБТ в Чечне. Сколько там геев убили? Эта история как новость прошла, но кто-то на ней остается и продолжает думать, и продолжает о ней писать. Почему Юра Козырев ушел тогда из LA Times? Он хотел остаться в Чечне и продолжать освещать эту войну. Газета планировала перекинуть его на другое место, но он остался. В итоге его пригласил на работу журнал Time.

У каждого журналиста есть свои личные истории. Например, домашнее насилие – одна из моих личных историй. Мою лучшую подругу убил ее муж. Когда это произошло, и я похоронила ее в 2010-м году, я стала заниматься темой домашнего насилия серьезно, пытаясь понять, есть ли какие-то убежища для женщин, которых избивают и убивают. В Лондоне, я интересовалась вопросом, их десятки. А сколько в Киеве?

Сейчас я делаю проект про ВИЧ и про женщин, живущих с этим диагнозом. Это все наслоение, понимаете. Когда мы собираем мозаику проблем, мы видим глобально, что происходит. Женщина была одинока, она узнала, что у нее диагноз, еще больше закрылась и в результате она живет без терапии. Она может заразить другого или заразить своего ребенка. Ей нужно обязательно лечиться, чтобы жить, но рядом нет никого, кто бы ей это объяснил.

Мы каждый день работаем над тем, чтобы писать лучше. Потом мы открываем журнал The New Yorker или The Atlantic, или Harper's – у меня много любимых журналов – и понимаем, как мы далеки еще от той мечты.

Журналистика – это самая лучшая работа, самая лучшая профессия на земле. Ничего лучше я не нашла. Конечно, есть масса других прекрасных профессий. Просто для меня, наверное, это самое дорогое дело.